«Пересекши сплошь зараженные тифом районы, мы 12 февраля, на 33-й день пути, доехали до Березова, куда
некогда
сослан был сподвижник Петра князь Меньшиков. В Березове нам дали остановку на два дня. Предстояло еще
совершить
около 500 верст до Обдорска. Мы гуляли на свободе. Побега власти отсюда не боялись. Назад была одна -
единственная дорога по Оби, вдоль телеграфной линии: всякий бежавший был бы настигнут. В Березове жил в ссылке
землемер Рошковский. С ним я обсуждал вопрос о побеге. Он сказал мне, можно попытаться взять путь прямо на
запад, по реке Сосьве, в сторону Урала, проехать на оленях до горных заводов, попасть у Богословского завода
на
узкоколейную железную дорогу и доехать по ней до Кушвы, где она смыкается с пермской линией. А там - Пермь,
Вятка, Вологда, Петербург, Гельсингфорс!.. Дорог по Сосьве, однако, нет. За Березовом сразу открывается дичь и
глушь. Никакой полиции на протяжении тысячи верст, ни одного русского поселения, только редкие остяцкие юрты,
о
телеграфе нет и помину, нет на всем пути даже лошадей, тракт исключительно олений. Полиция не догонит. Зато
можно затеряться в пустыне, погибнуть в снегах. Сейчас февраль, месяц метелей...
Доктор Фейт, старый революционер, один из нашей ссыльной группы, научил меня симулировать ишиас, чтобы
остаться
на несколько лишних дней в Березове. Я с успехом выполнил эту скромную часть задуманного плана. Ишиас, как
известно, не поддается проверке. Меня поместили в больницу. Режим в ней был совершенно свободный. Я уходил на
целые часы, когда мне становилось «легче». Врач поощрял мои прогулки. Никто, как сказано, побега из Березова в
это время года не опасался. Надо было решиться. Я высказался за западное направление: напрямик к Уралу.
Рошковский привлек к совету местного крестьянина, по прозвищу Козья ножка. Этот маленький, сухой,
рассудительный
человечек стал организатором побега. Он действовал совершенно бескорыстно. Когда его роль вскрылась, он
жестоко
пострадал. После Октябрьской революции Козья ножка не скоро узнал, что это именно мне он помог бежать десять
лет
перед тем. Только в 1923 г. он приехал ко мне в Москву, и встреча наша была горяча. Его облачили в парадное
красноармейское
обмундирование, водили по театрам, снабдили граммофоном и другими подарками. Вскоре после того старик умер на
своем далеком Севере.
Ехать из Березова надо было на оленях. Все дело было в том, чтобы найти проводника, который рискнул бы
в это
время года тронуться в ненадежный путь. Козья ножка нашел зырянина, ловкого и бывалого, как большинство зырян.
Отъезд был назначен на воскресенье, в полночь. В этот день местные власти ставили любительский
спектакль. Я
показался в казарме, служившей театром, встретившись там с исправником, сказал ему, что чувствую себя гораздо
лучше и могу в ближайшее время отправиться в Обдорск. Это было очень коварно, но совершенно необходимо.
Когда на колокольне ударило 12, я крадучись отправился на двор к Козьей ножке. Дровни были готовы. Я
улегся на
дно, подослав вторую шубу, Козья ножка покрыл меня холодной, мерзлой соломой, перевязал ее накрест, и мы
тронулись.
Дорога как будто одна и та же, но всегда разная. Это видно по оленям. Сейчас мы едем открытым местом:
между
березовой рощей и руслом реки. Дорога убийственная. Ветер заносит на наших глазах узкий след, который
оставляют
за собой нарты. Третий олень ежеминутно оступается с колеи. Он тонет в снегу по брюхо и глубже, делает
несколько
отчаянных прыжков, взбирается снова на дорогу, теснит среднего оленя и сбивает в сторону вожака. На одном из
дальнейших участков пригретая солнцем дорога становится так тяжела, что на передних нартах дважды обрываются
постромки: при каждой остановке полозья примерзают к дороге, и нарты трудно сдвинуть с места. После первых
двух
пробежек олени уже заметно устали... Но солнце скрылось, дорога подмерзла и становилась все лучше. Мягкая, но
не
топкая - самая дельная дорога, как говорит ямщик. Олени ступали чуть слышно и тянули нарты шутя. В конце
концов,
пришлось отпрячь третьего и привязать сзади, потому что от безделья олени шарахались в сторону и могли разбить
кошеву. Нарты скользили ровно и бесшумно, как лодка по зеркальному пруду. В густых сумерках лес казался еще
более гигантским. Дороги я совершенно не видел, передвижения нарт почти не ощущал. Заколдованные деревья
быстро
мчались на нас, кусты убегали в сторону, старые пни, покрытые снегом, рядом со стройными березками,
проносились
мимо нас. Все казалось полным тайны. Чу-чу-чу-чу... слышалось частое и ровное дыхание оленей в безмолвии
лесной
ночи.
Путешествие длилось неделю. Мы проделали 700 километров и приближались к Уралу. Навстречу все чаще
попадались
обозы. Я выдавал себя за инженера из полярной экспедиции барона Толя. Недалеко от Урала мы наткнулись на
приказчика, который раньше служил в этой экспедиции и знал ее состав. Он закидал меня вопросами. К счастью, и
он
был нетрезв. Я торопился выйти из затруднения при помощи бутылки рома, которую захватил на всякий случай. Все
сошло благополучно. По Уралу открывался путь на лошадях. Теперь уж я значился чиновником, и вместе с акцизным
ревизором, объезжавшим свой участок, я доехал до узкоколейки. Станционный жандарм безучастно глядел, как я
освобождался из своих остяцких шуб.
На подъездном уральском пути положение мое было далеко еще не обеспеченным: по этой ветке, где
замечают каждого
«чужого» человека, меня на любой станции могли арестовать по телеграфному сообщению из Тобольска. Я ехал в
тревоге. Но когда я через сутки оказался в удобном вагоне пермской дороги, я сразу почувствовал, что дело мое
выиграно. Поезд проходил через те же станции, на которых недавно нас с такой торжественностью встречали
жандармы, стражники и исправники. Но теперь мой путь лежал в другом направлении, и ехал я с другими чувствами.
В
первые минуты мне показалось тесно и душно в просторном и почти пустом вагоне. Я вышел на площадку,
где дул ветер и было темно, и из груди моей непроизвольно вырвался громкий крик - радости и свободы!»…